Марина Чистова,
АКОО «Рериховское общество “Беловодье”»

КОММУНА «МАЙСКОЕ УТРО»:

БУДУЩЕЕ В ПРОШЛОМ ИЛИ ЛЕТЯЩЕЕ СЕЙЧАС

СОЗДАНИЕ КОММУНЫ

1920 год. Едва закончилась гражданская война. Сибирские партизаны после разгрома армии Колчака возвратились домой. Лежащая в руинах, Новая Страна начинает мирное строительство. На Алтае, в Косихинском районе двадцать крестьянских семей решают: для чего делали революцию? Для чего Колчака прогоняли? – Чтобы коммунизм построить. Так, чего ждать? Надо строить. И построили.

Опыт коммуны «Майское утро», возникшей по почину самих крестьян задолго до начала коллективизации, это, по убеждению самих коммунаров и их потомков, опыт не социализма, а именно коммунизма. И у них есть все основания для такой убеждённости.

Просуществовала коммуна двенадцать лет, показав необычайную жизненность и эволюционность своих принципов. Разрушена она была исключительно внешними силами, но сформированный ею дух коллективизма и братства жив и поныне.

Первое, с чего начали те двадцать семей, решивших немедленно приступить к строительству коммунизма, — ушли на новое место, не оставшись в своём селе Верх-Жилино. И это уже был подвиг преодоления всей мощи инерции, удерживающей крестьянина на обжитом месте. Это был подвиг преодоления непонимания, осуждения и даже противодействия соседей-односельчан, а то и членов семей.

Второе. Как ни сложно крестьянину отказаться от собственности нажитой тяжкими трудами, коммунары решительно обобществили всё, кроме вещей личного пользования. Самым важным условием этого шага явилась именно внутренняя готовность каждого принять общественную собственность как свою индивидуальную ответственность. Именно этот ключевой фактор сознательности не сработал при массовом и часто насильственном обобществлении собственности в период коллективизации.

Третье. Перед людьми, в чьих сердцах пылал мощный огонь великой идеи, в полный рост встало множество хозяйственно-бытовых проблем, совокупность которых можно выразить шекспировским «БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ». На пустом месте нужно было строить дома, распахивать и засевать новые поля, чем-то нужно было питаться и кормить детей. При этом помощи ждать было неоткуда. Страна ещё лежала в разрухе, на понимание бывших односельчан рассчитывать не приходилось.

Коммуна выжила. В первых всем миром построенных домах поначалу жили по несколько семей. На дружно распаханных полях посадили просо. Природа как могла содействовала коммунарам – урожай вышел отменный; первый год продержались на пшённой каше да на дарах леса.

Так двадцать семей сплотились в единую духовную семью, которая в последующие годы уже смело создавала многоотраслевое образцовое хозяйство, где многое было в диковинку для местного населения. Это коммунары «Майского утра» первыми на Алтае начали племенное животноводство, они первыми вырастили на алтайской земле великолепные арбузы и бесплатно накормили ими всю округу, они создали производство дорогостоящего макового масла и т.д. Для осуществления всего этого требовалось и смелое дерзание, и невероятное трудолюбие, и глубокое взаимопонимание и слаженность в действиях, и над всем этим – неколебимая вера в могучую идею Общего Блага и уверенность, что цель эта непременно будет достигнута.

Среди коммунаров с первого дня их новой жизни был человек, ставший духовным эпицентром коммуны – учитель Адриан Митрофанович Топоров. Вся многогранная культурная жизнь «майцев» вдохновлялась и созидалась именно этим человеком, потому о нём следует сказать особо.

В жизни человека бывает малый штрих, который высвечивает вдруг всё безграничное величие его огненной сущности. Таким штрихом стала реплика Адриана Митрофановича при встрече с его бывшим учеником, отцом второго космонавта планеты Степаном Павловичем Титовым после тридцатилетней разлуки. Когда в 70-летнем возрасте человек, прошедший через травлю, два лагеря и шесть тюрем способен сказать о себе «Все пробки открыты, а выдохнуться не могу», это значит, что пришёл он в этот мир с таким запасом психической энергии и с такой заряженностью на Общее Благо…

Эту неукротимую мощь топоровского огня чувствовали и взрослые, и дети, у которых, при всей любви к учителю, порой опасения возникали. Слово Степану Титову: «Он, казалось, не укладывался в обычное представление об учителе, не остывал, ограниченный рамками форм. Временами, когда приходилось выполнять что-либо под наблюдением его острого глаза, становилось страшновато от мысли: ну-ка пробьёт где-нибудь тонкую стенку формы расплавленный металл, брызнет в тебя стреляющей струёй – загоришься ты или превратишься в пепел…».

ШКОЛА

На первых порах Топоров был единственным учителем в школе коммуны, но зато каким! Это его имел в виду С.П. Титов, размышляя об учительском труде: «Сложна работа учителя, в его труде нужно горячее сердце. Он руководитель без претензии на власть, друг – без панибратства, советчик – без нотаций, вышка, куда поднимает он своего питомца, чтоб вместе оглядеть мир детскими глазами, рассудить по-взрослому. Какого уважения достоин человек, вмещающий в себя душу ребёнка, подростка и юноши!»

Прежде всего, учёба для детей коммунаров органично сочеталась с трудом. Чередование умственного и физического труда была совершенно естественной. Этот же принцип является ключевым и в народной педагогике.

«…народная педагогика в основе своей справедлива, мудра, — пишет Топоров в книге «Интересное это занятие – жить на земле». – Не зря сказано, что праздность – мать всех пороков. Только в труде дети получают здоровое нравственное воспитание, становятся порядочными, скромными, послушными, сильными, честными, чистыми. Такими и росли они в «Майском утре», и я за долгие годы не упомню случая не только хулиганства, но и простого озорства на уроках. Не подумайте только, что ребята были «затюканы» школьной дисциплиной. Вот уж нет! Это был живой, предприимчивый, задорный народ».

Труд не просто был основой учёбы и воспитания, но каждому школьнику врач назначал вид труда по силе, здоровью и желанию. Здесь мы опять встречаемся с условием добровольности и осознанности, что превращает труд из обузы в песню творчества.

Ребятам было выделено «особое многоотраслевое сельское хозяйство с подсобными мастерскими. Школьники сами управляли этим хозяйством. Разумеется, под руководством учителей (их было уже трое), родителей и агрономов». Адриан Митрофанович стремился развить в детях понимание первостепенного значения труда в общечеловеческой культуре.

И самого учителя никто никогда не видел в праздности. С.П. Титов вспоминает его слова: «Ничего нет противнее, как безделье. Лоботряс во мне вызывает ярость. Если ты увидишь его, то знай, что это самое страшное наказание природы, когда человек заживо гниёт».

«Школа без искусств – мёртвый дом», — утверждал Топоров. «Учёные-криминалисты уверяют, — писал он в «Воспоминаниях», — что наименьшее количество уголовных преступлений совершают люди из мира искусств. Мне кажется, что этот факт – могучий аргумент за то, что искусства воспитывают человека не только эстетически, но и этически. И это вполне понятно. Творцы искусства пребывают во власти возвышенных, благородных, гуманных мыслей и чувств, которые становятся их второй природой».

Поэтому коммунарские дети наряду с учёбой «рисовали, лепили, вышивали, строили модели, делали аппликации, устраивали конкурсы на лучшего чтеца, декламировали, писали рассказы и стихи, пели по нотам, играли на различных музыкальных инструментах. Без хора, оркестра, театра «майских» школьников не проходило ни одно торжество в с. Верх-Жилино и в Косихе. А однажды струнный оркестр школы, как лучший в Сибири, был приглашён в Новосибирск на съезд колхозников. И ребята выступали в концертах рядом с настоящими оркестрами». Топоров пишет, что не признаёт «выставок, на которых представлены только лучшие ученические работы. Они создают однобокое представление о школах, прикрывают изъяны в воспитательной работе, а главное, отторгают от неё большую часть детей». В коммуне же дважды в год «устраивался общественный смотр всех ученических работ. Участвовать должны были все школьники – таков был принцип. Родители видели успехи своих детей, приучались внимательнее относиться к их учёбе, подтягивались и сами ребята. Но, пожалуй, самое интересное заключалось в том, — подчёркивает учитель, — что учеников, лишённых всяких дарований, в коммуне не было. Я лично безталанных детей не помню. Одни ярче, другие поскромнее, но в чём-то каждый мог проявить себя».

Искусство детей поддерживало и взрослых. В дни неурядиц, озабоченности коммунаров, когда во время обеда в общественной столовой создавалась тяжёлая атмосфера, «за занавесом сцены, — вспоминает С.П. Титов, — мы уже навострили смычки скрипок, зажали в коленях балалайки, примостили виолончель, над сыромятной кожей самодельного барабана наготове колотушка. Смахнуло по проволочке занавес, слушай, коммунар, не падай духом!»

КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ КОММУНЫ

Адриан Митрофанович Топоров был не только школьным учителем, он был душой всей культурной жизни коммуны. Обратимся к его воспоминаниям: «Вся массовая культурно-просветительная работа в «Майском утре» велась ежедневно и по планам. Регулярность и систематичность её обуславливались всем укладом жизни и труда коммуны». Прервём цитату, чтобы обратить особое внимание на слово «ежедневно». И это о двенадцати годах! И зимой, и летом, и в посевную, и в уборочную – ежедневно.

Продолжим цитату: «Оканчивались дневные хозяйственные работы, люди ужинали и затем шли на разные просветительные занятия, которых было немало: ликбез, школа повышенной грамоты, те или иные очередные внутренние и межколхозные курсы. Это была учёба, так сказать, «по деловым потребностям».

А потом все собирались вместе, прослушивали текущую политинформацию, какой-нибудь научно-популярный доклад, читку художественной литературы, декламацию, оркестр и хор школьников. Общие вечера зачастую заключались танцами и плясками под оркестр… Что и говорить, — жилось весело! Люди недоедали, голодали, ходили в отрепьях, но всей душой рвались к культуре».

Слушать учителя любили. «Речь его, — по словам С.П. Титова, — была проста, эмоциональна, образна, доказательна, остра. Газетный материал излагал языком, доступным каждому коммунару».

Приезжавшие в коммуну из центра политработники, специалисты сельского хозяйства, экономисты, биологи, врачи-окулисты (бригада из Томского университета), этнографы, журналисты, писатели и художники тоже непременно проводили лекции и беседы. Писатели и поэты читали свои произведения.

«В «Майском утре» на протяжении многих лет действовали два театра – взрослый и детский. Новые постановки давались почти каждый выходной, гастролировали мы и по клубам всего района… На каждом спектакле я убеждался, что наш немудрящий театр учит, воспитывает, возвышает души крестьян. И тех, кто в зале, и тех, кто на сцене».

Одновременно с этой многогранной деятельностью по расширению кругозора коммунаров и приобщению их к творчеству Адриан Митрофанович рассказывает и о борьбе за бытовую культуру. Это и лекции о социальной и личной санитарии и гигиене, и комиссия, ходившая по домам и оценивавшая чистоту и порядок в доме и во дворе, и даже обучение школьников и взрослых, как надо вести себя в уборных. «Смешно? – спрашивает Топоров, — Но культурный человек узнаётся и по поведению в туалете».

ЧИТКИ

В коммуне «Майское утро» А.М. Топоров осуществил свою заветную мечту «записывать дословно суждения крестьян о книгах, выраженные живым, ядрёным самоцветным языком». Из этих записей родилась уникальная книга «Крестьяне о писателях».

«- Говорите, что подумается, — просил я коммунаров с самого начала. – Только, чтобы по совести.

— Мы не учёные, — сомневались многие. – Не нам судить о книгах. Над нашими словами будут смеяться.

— Всякий человек думает по-своему, — отвечал я. – Учёные пусть думают по-учёному, а мы будем по-простому. Им тоже интересно узнать, что вы думаете о литературе. Какие книги вам по душе, а какие нет. И почему».

Этот эпизод ярко высвечивает важную деталь – коммунары на первых порах стесняются выдавать свои суждения о книгах незнакомым учёным людям, но им и в голову не приходит стесняться друг друга. Это свидетельство глубокого доверия и духовного родства «майцев», позволившее им быть предельно искренними на ежевечерних читках художественной литературы в школе.

Степан Титов вспоминает: «Строилась культура руками тех, кто днём держал кувалду в кузнице, шёл за плугом на пашне, а вечером спешил на огонёк в школу, чтоб узнать, за кого писатель «стоит горой», а кого «провергает».

Забродили в головах слушателей мысли, запросились на язык. Слушай, автор, простое слово крестьянина!»

За двенадцать лет существования коммуны прочитаны и обсуждены были сотни произведений русской, зарубежной классики и современных писателей и поэтов. На читках воспитывался тонкий художественный вкус коммунаров.

Топоров пишет: «Читаю им, бывало, стихи-агитки, а после выйдет из-за парты какой-нибудь бородач и пробасит:

— Нет, паря, не тот товар! Вон у Пушкина-то: «Буря мглою небо кроет…» Слова-то, вон они! Скоблит тя по коже. И всё как есть правдашное!

Слышал я разговоры, что-де крестьяне любят дешёвый юмор. Неправда. Я преподносил им юмористическую вермишель из тогдашних журналов «Лапти» и «Смехач» — успеха не снискал. А то и прерывали меня:
— Брось это мелево!
— Не лезет смех!
— Давай, Митрофаныч, дельное!
И чтобы посмешить публику, я обращался к Чехову, Лескову, Гоголю».

Художественную литературу Адриан Митрофанович читал артистически, «литературный образ подавал выпукло, и, казалось, слушатель после чтения уводил к себе ночевать запомнившегося героя».

Благодаря особой атмосфере искренности и доверительности, царившей на читках, Топоров, дословно записывая высказывания крестьян, не только донёс до нас их восприятие того или иного произведения, не только сохранил яркость утраченного ныне народного языка, но и, сам того не подозревая, документально запечатлел проявления психической энергии крестьян во время читок. Остановимся именно на этих примерах.

Семья А.М. Топорова, Алтай, 20-е годы

Острые, волнующие места сюжетов произведений вызывают у слушателей сердечный отклик.

«Прямо сердце заходится, и высказать неможно как».
«Аж сердце обрезает!»
«До тех пор разнимает стих меня, альни сердце колет и вся сама здымаюсь».
«Сердце ажно ноет и мозжит».
«Сердце аж изболело от слов!»
«Эта крючком задеёт за сердце».
«Унывность есть, а где как ровно чего испужаешься. Сердце задавит-задавит, а потом отходит».
«Всюё меня проникнуло это чтение. Томится сердце от этого чтения».
«У меня скучает под сердцем. Шибко горестный стих!»
«Слова автора не идут, а ввинчиваются слушателю в сердце».
«Есть в книге такие места, которые иголкой проходят через кожу и незаметно колют в сердце».
«Сколько муки Мишка принял. Сквозь сердце жгёт его похождение».
«Это писание, сказать прямо, огнём меня распламеняет».
«С самовару началось, а вон до чего воспламенилось!»
Всего обдаёт и холодом и жаром».
«Ты только от одного слова изумишься, тут на тебя другое налетает. Пушкин – это как вулкан… Всю тебя заливает и обжигает».
«Теперь уж так жарко никто не пишет».
«Зажигает он всего человека!»
«Каждый стих Пушкина горит несгораемым кустом! Сто лет горит! И никогда ему не потухнуть, потому что он заряжен таким огнём, которого ничем нельзя залить».

Огненная мощь слова талантливых авторов получает отклик психической энергии крестьян даже в ярко выраженных физических ощущениях на коже, под кожей и глубже, во всём организме.

«Как белая графиня появилась Герману, я аж обмер! Ровно ножом мою шкуру полосовали, а не больно».
«Тихо описано, не резко, а залазит под шкуру».
«Ужасти голода обрисованы так, что аж холодно мне стало».
«Не пишет, а лупит тебя бичом».
«Каждое слово бурит меня».
«Я зашла в избу. Вы читаете. У меня сразу вроде как с ног до головы кожу сдирать начало. …При хорошем чтении этот стих даже за ноги берёт! Как вспомнишь о побегах молодцов из тюрьмы – сотрясенье по тебе пойдёт».
«У самих так было. Мурашку под кожу стих запущает».
«А от его стиха у меня по ногам игла лезет».
«Пилит меня этот стих, разнимает всего».
«От этих слов букашки по мне полезли! По ногам и по всему телу».
«Бастей такого сочиненья и не найдёшь поди. Слова все до одного к телу прилегают и забирают всюё твою душевность».
«При этом стихе аж щека у меня задёргалась!»
«Прямо по голове стучит этот стих. Долбит тя!»
«Этот писатель накидает тебе в сапоги мелких гвоздиков, только и знай переобувайся – ну никакого терпежу нет!»
«На мой организм ровно музыка печальная пала от этого стиха!»
«Слова в стихе такие, что аж вздрагиваешь!»
«Сидишь, вся трусишься, как рыбка на удочке, а то как замёрзнешь вся».
«Глубоко на нутре садится этот стих».
«Стих…ну…вывёртывает у тебя изнутри».
«С краю мне история показалась не шибко занятливой, а потом так она меня закрючила, аж брюхо подтянуло».
«Всего меня в струну вытянуло. Слушал я и просто весь скрипел».
«Я во сне это видела. Испужалась!!! За работой чуточку забудешь прочитанное, а как только ляжешь спать ночью, — сейчас же всё и полезет на ум. И тебя обдирает, обдирает… Вон как страждали люди! Сильно разворошили меня эти рассказы».
«Речь писателя – просто ежом тебя всего охватывает!»
«Торжество внутренности есть от рассказа».
«У Пушкина всё правильно. Слушать его легко. Ровно ты сидишь где-то, а кругом тебя аромат от душистых цветов! А некоторых поэтов слушаешь, как в табачном дыму сидишь».

Сильные произведения устремляют поток психической энергии слушателей вверх, дают ощущение полёта. И это наблюдение тоже тщательно зафиксировано Топоровым.

«Такое моё понятие об этом рассказе. На крылах, ровно, он тебя вздымает».
«По всей повести всё время шёл подъём духа в гору. Спада вниз не было».
«На чтенье Пушкина не сидишь на месте, а тебя ровно всего подымает от земли кверху».
«Взнятие тела даёт этот стишок».
«Душевность внутреннюю на взъём несёт».
«Чувствуешь себя на чтении, ровно летишь. Уставуришься и не мигнёшь глазами».
«…сидишь, и тебя всё время поднимает-поднимает. И когда дело к развязке, аж тебя затрясёт всего!»

А вот наблюдение самого Адриана Митрофановича: «Не могу не сказать и о моём самочувствии при чтении произведений Пушкина. Читаю, бывало, и остро ощущаю сотни воткнутых в меня глаз. И от этого в душе было сияние и лёгкий взлёт».

Критика крестьян отличается от критики профессионалов именно их внимательностью к ощущениям, к работе огня психической энергии, которую вызывает или не вызывает у них произведение.

«Читаешь, правда, со вниманием, но нет восторга духа».
«…тут леса и горы, но они мимо протекают, всё без приглашенья. Рядом идут и идут. Ждёшь, ждёшь, а от них не скарябает нигде. Надо, чтобы как кошка за шкуру, чтобы больно было от писанья такого. Свистит тут мимо тебя».
«Она так-то хорошая вещь, нельзя её хулить. В политическом смысле она сильная, но всё-таки что-то подозреваешь. Она, вишь, в себя-то не всасывает слушателя всего, а как-то он от неё отталкивается… В сторону, в сторону. Не вплотную подходит. Хороша книга, и слушаешь её со вниманием, но всё-таки что-то такое, не знаю что!»

С той же меркой – работает или нет в человеке психическая энергия – подходили «майцы» и к оценке героев произведений. Например, слушая «Железный поток» Серафимовича, отмечали: «А старик Гарпины – тупой мужик, а всё же в него накачали духу, и он с душой начал говорить. Просто у него не голова говорила, а из души… Сама энергия его».

На читках слушатели отслеживали качество идей автора, наблюдали развитие собственной мысли.

«Идеи у него крупнейшие!»
«Есть мысли напряжённые, есть и лёгкие, приятные. То радуют, то завлекают».
«И ровно как ни за что Пушкин уловится, за маленький крючок уловится, а уж глядишь – через минуту за канат ухватится, и такая мысль выворачивается!»
«Начинают читать Пушкина – и у тебя в голове сразу мысли заходят».
«Слушаю я ушами, а оно своим чередом у меня в нутре перерабатывается. На каждое слово Пушкина десять слов своих нарастает. Ох, и разворочало у меня котелок! …После Пушкина у меня большая голова стала».
«Сперва на чтении Пушкина как будто халатно сидишь, а потом голова вроде как затуманится от думы. Думает, значит, человек. Люблю я эдак».
«Ко всему писанью Пушкин серьёзно относится. А на душе вертит от чтенья, и не перестаёт всё время. Слова-то уж шибко хорошо имаются! В голове всё время один смысл к другому ладишь. И этта всё развязывается! Загадывает он нам мысли наперёд. Вот и мыслишь эти мысли безпрерывно».
«В голове от чтенья скопляется всё рядом-рядом-рядом. И ты всю картину себе в голове ясно описываешь, и сам мыслишь».
«Об этой книге можно долго подумать и до слезы опечалиться. Мыслей она не разбрасывает по сторонам, а сжимает их в кучку, когда слушаешь её».
«Вот мне какая мысль упала в голову».
«Прочти этот стих хоть самому последнему человеку, он обязательно толк в нём найдёт и поймёт. Полная тебе тут прозорочитость. А прежде стихи Есенина – всё как-то с вилюлями да ковылюлями».
«Будь ты хоть какой неписьменный, всё поймёшь».
«Как-то у него перевалом идёт: с краю писал шибко пробористо, потом ровно с горы бухнул, а после кой-где ровно опять проснётся – хорошо напишет».
«Выглажено здесь всё. Само по себе стихотворение радует, а мысли в нём нет».
«Мастер хорош, а матерьял – грош».
«Есть чуткие строки».
«Разные думки от стиха идут».
«Экономический стих. Без лишнего расходу слов».
«Не длинный, а по мыслям дюжой стих!»
«Он от души пишет. Без хитрости. Сжива берёт прямо».
«Чувства тут много. Всех людей на белом свете хочет обогреть, воедино сгресть. Братство, чтобы настоящее было».

Такая чуткость к мысли научила крестьян тонко улавливать, различать, где красивая поэтическая метафора, а где уже явный перебор, обращающий поэтическое слово в абсурд. Вот пример такого диалога.

«- Как это: «Всколыхнутся сосны, навостривши уши»? Не понимаю.
— Это сойдёт. Есть поэмы – месяц в сани запрягают, а сосне-то уши можно приделать».

Растёт, утончается мышление коммунаров. Забывают они про дневную усталость на ежевечерних читках. Даже наоборот, читки эти служат стимулом в тяжёлом физическом труде: хочется поскорее управиться, чтобы вечером в школу не опоздать, не пропустить интересное! До одиннадцати, до двенадцати ночи не отпускает народ Адриана Митрофановича. И читает он до хрипоты, до изнеможения. Так не только у детей в школе, но и у взрослых «майцев» книга стала могучим инструментом развития сознания, развития психической энергии.

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

В начале 30-х вдохновитель и духовный эпицентр коммуны Адриан Митрофанович Топоров держал удар обрушенного на него потока дичайшей клеветы и лжи и травли за книгу «Крестьяне о писателях». В конце концов он был репрессирован. Выросшие в коммуне грамотные, опытные, преданные делу Общего Блага руководители были переведены в другие места. Прежней насыщенности и яркости в жизни «майцев» уже не было. А со временем коммуна и вообще перестала существовать.

Что это, полный крах вековых мечтаний? Утопичность идеи? Превосходство сил мрака над силами Света? Нет. Это только необходимость пожать плоды неверного решения на уровне руководителей государства. Это только принятие чаши горького, но неоценимого опыта, который так пригодится на втором этапе строительства Новой Страны.

Коммуна «Майское утро», перестав существовать на физическом плане, продолжила своё существование на уровне идей и мыслей, магнит которых не утратил своей мощи в сердцах потомков коммунаров.

В 60-х годах «Майское утро» «выстрелило» в космос вторым космонавтом планеты Германом Титовым, назвавшим А.М. Топорова своим духовным дедом.

Со слов самого Германа Степановича, широко известен стал знаменательный диалог, произошедший при первой его встрече с Топоровым. Адриан Митрофанович сказал: «Вот теперь дождался я, когда луч космической славы упал на коммунаров «Майского утра». И космонавт искренне ответил: «Надо ещё подумать, надо ещё разобраться, чей луч на кого упал. Сдаётся мне, что этот луч зажёгся в коммуне «Майское утро».

«Майцы» твёрдо верили, что великая идея коммунизма, идея Общего Блага достигнет космических орбит. Но они словно провидели и будущее разрушение советского государства и хотели предостеречь от этого потомков. «Когда наша молодёжь будет читать такие книги, — говорили они, имея в виду Пушкина, которого воспринимали, как первого революционного писателя, — её будет за душу тянуть, что в такое-то время была такая-то гадость и что если мы сейчас упустим власть, опять то же будет».

ЛИТЕРАТУРА:
А.М. Топоров Крестьяне о писателях, Новосибирское книжное изд-во, 1963г.;
А.М. Топоров Интересное это занятие – жить на земле (Из воспоминаний) – ссылка на источник;
Е.И. Рерих Записи Учения Живой Этики, Москва, 18 томов; Агни Йога.

СКАЧАТЬ СТАТЬЮ В PDF ФОРМАТЕ: здесь